Показательна, например, поездка с востока на запад по наземной линии городской электрички в Берлине. Поневоле примечаешь, что это все-таки два города. До Варшавского моста тянется один, затем начинается другой. Дело не в том, что Западный Берлин выглядит «богаче» Восточного. И не только в том, что в Восточном Берлине до сих пор можно найти военные руины. В Западном они тоже есть. Например Мемориальная церковь кайзера Вильгельма (Gedächtniskirche) в Шарлоттенбурге. Но там она оставлена и сохраняется как памятник, к тому же дополнена ультрасовременной колокольней. В восточной части города остатки военных развалин затянуты сорняками. Дойдет, мол, когда-нибудь и до них очередь – но во времена социалистического строительства не дошла.

Западные города выглядят более компактными, отличаются рациональным освоением жизненного пространства, плотной застройкой, в которой история гармонично соседствует с современностью, не исчезает с глаз. Восточные города выглядят более просторными, что вызвано, в частности, разрушением древних культурных слоев городской застройки – а новые слои, нараставшие в 50-70-е годы, оказались недолговечными и тоже кое-где успели покрыться бурьяном.

В Магдебурге остров Вердер между расходящимися рукавами Эльбы (Старая Эльба и Новая Эльба) с XIX и до середины ХХ века был едва ли не самым густозастроенным жилым районом Европы. Живописные рыбацкие домики, портовые и таможенные строения лепились друг к другу как прожилки слоеного теста. По плотности населения это был второй уникум, после Неаполя. Нигде в Европе больше невозможно было увидеть такого живописного, но вместе с тем обжитого, уютного «муравейника». В войну все это было разрушено – и пребывало в абсолютно нежилом состоянии до 60-х годов. Затем началось восстановление острова. Его застраивали безликими платтенбау (немецкое название хрущоб). В 70-е возвели даже две шестнадцатиэтажки. Но все равно остров оставался «пустым» по сравнению с запечатленными на фотографиях довоенными видами.

В центре Магдебурга, на «Широком пути» (улица Breiter Weg), и в районе, который назывался Нордфронт, располагались неповторимые в своей красоте кварталы домов в стиле барокко. Славился Магдебург и своим архитектурным модерном (Jugendstil). В этом направлении он был одним из мировых законодателей моды. Война все это уничтожила – а после войны уничтоженное было подвергнуто государственному забвению. Центр города, включая Breiter Weg, застроили кубышками сталинского ампира. Город стал другим.

ДОРОГА НЕ ВЕДЕТ К ХРАМУ

В Магдебурге были разрушены пятнадцать кирх. Восстановлено менее половины. Сегодня в городе можно увидеть «лежачие памятники» – выложенные на мостовых абрисы фундамента старых храмов. И это отнюдь не следы войны. Сохранившиеся и полусохранившиеся кирхи взрывали в 50-е годы. Для чего? Ну, наверное, для того, чтобы расчистить дорогу к социализму.

Отметим, что шрамы варварского градостроительства покрыли самое сердце немецкой истории. С Магдебургом тесно связана судьба Оттона Великого (Otto I. der Große), первого кайзера и основателя Священной Римской империи. В одном из городских соборов он захоронен – который, к счастью, не взорвали (может быть, не успели).

Так что, вникнув в характер послевоенных разрушений Восточной Германии, можно понять, что разделение страны обернулось не только размежеванием народа, включая семьи и близких родственников (что оставило самые болезненные воспоминания), но и принципиальным размежеванием истории. Части немецкого народа навязали иное будущее, одновременно стремясь лишить прошлого.

Доуничтоженные после войны кирхи и дворцы – приметы и других «социалистических городов» – Ростока, Шверина, Веймара, Потсдама, не говоря уже про Дрезден и Лейпциг. Логика уничтожения порой не поддавалась объяснению. В Заснице, на балтийском острове Рюген, в 1948 году взорвали дворец Двазиден – единственный на севере Германии архитектурный ансамбль из гранита и мрамора. Сказать, что этот материал понадобился для возведения каких-то иных, «народно-значимых» объектов? Нет, обломки гранита и мрамора до сих пор валяются в дворцовом парке – который, кстати, тоже превратили в пустырь.

Таково было раздвоение немецкой истории в ХХ веке. Не только государственно-административное. Не только идеологическое. Но и с весьма глубокой «операцией на памяти».

Вспоминать об этом сегодня, может, быть, уже поздновато. Было и быльем поросло. Но все же, для полного понимания эффекта воссоединения Германии в 1990 году, стоит поразмыслить над тем, что лоскуты Германии сшили почти на точке невозврата. Что через пару десятилетий (а может, через пару лет) вернуть две совершенно разные страны в единое историческое лоно, вероятно, уже не удалось бы.

ЦЕНА ЕДИНСТВА

Слава богу, что удалось. Хотя ворчание насчет «развращенных социализмом осси», насчет «внутренней эмиграции» (волны переселений из восточных земель в западные), насчет «плохого пива на востоке» (пиво отличное) еще можно услышать. Молодежь и люди среднего возраста в восточных городах по-прежнему говорят, что у них мало перспектив – но тон этих разговоров уже не такой тоскливый. Страна обрела единство – народ хоть и не сразу, а постепенно восстанавливал единый менталитет.

Затраты на ликвидацию западного и восточного «неравенства» приблизились к объему репараций, которые Германия выплачивала всю вторую половину ХХ века. И это принесло плоды. Застой начала нынешнего века, когда восточные регионы «тонули» в безработице, кончился. Изменился характер занятости, немало «рабочих и служащих» ушли в индивидуальные предприниматели – но занятость в целом увеличилась. По ряду социально значимых показателей обе «половинки» стали занимать одинаковые позиции. Например, земли с наилучшей системой образования – «сугубо западная» Бавария и «сугубо восточная» Саксония. Отмена налога солидарности, который взимали с граждан западных земель на восстановление восточных, свидетельствует о том, что процесс воссоединения завершился.

Три с лишним десятилетия, минувшие со времени падения Берлинской стены и образования единого немецкого государства, – срок немалый. Но это и не седая старина. Есть о чем вспомнить участникам тех событий. Есть на что оглянуться.

КСТАТИ, О КИРХАХ

Если бы лидеру СЕПГ Вальтеру Ульбрихту позволили «окончательно» развернуться, он снес бы все кирхи на территории ГДР. Он был последовательным сторонником замены веры в бога религией социализма. План по воспитанию человека нового общества, оглашенный им на пятом съезде СЕПГ в 1958 году, не случайно назывался «Десятью заповедями нового социалистического человека». Вместо заповедей Моисеевых – заповеди Вальтеровы. Каждая начиналась словами: DU SOLLST. Их так и писали прописными буквами. «ТЫ ДОЛЖЕН посвятить себя интернациональной солидарности рабочего класса и всех трудящихся, а также нерушимому единству всех социалистичесаких стран… ТЫ ДОЛЖЕН сохранять и преумножать социалистическую собственность…»

Важнейшим пунктом из этих десяти был, естественно, одиннадцатый, впрямую не оглашаемый: резкое и насильственное снижение церковного влияния, особенно на молодежь. Еще в начале гэдээровской истории в стране действовало немало религиозных молодежных союзов. К середине 50-х годов все они были уничтожены. Юношей и девушек чуть не за уши вовлекали в организацию «Свободная немецкая молодежь», аналог советского комсомола. Вместо конфирмаций и фирмунгов проводили странноватые по названию церемонии «молодежных освящений» (Jugendweihe) – торжественный прием в сообщество молодых строителей социализма. Дескать, тоже церковное таинство миропомазания – но без церкви.

Ульбрихту был нужен поголовный атеизм. Его «культурная революция» опередила по срокам и китайскую (60-х годов), и советскую. Вспомним, что, например, «Моральный кодекс строителя коммунизма» был принят в СССР лишь тремя годами позже.

Но потуги лидера ГДР, как и всякие гигантские прыжки, привели лишь к половинчатым результатам. Ульбрихт всерьез полагал, что за пару десятилетий страна полностью очистится от «опиума для народа». На самом деле к 80-м годам атеистами стали чуть больше половины населения ГДР. Прореженные кирхи не утратили своего влияния. И кстати, именно церковные собрания в ГДР стали зародышем ноябрьской революции 1989 года.

В том же Магдебурге порицаемой, но так и не задушенной традицией стали «службы по понедельникам» в возрожденном кафедральном соборе – старейшем готическом храме Германии. Их называли молитвами за обновление общества. В середине сентября 1989 года в первой такой мессе приняли участие 130 человек. Через неделю под высокими сводами собора собрались полтысячи человек, затем число участников составляло несколько тысяч. Молитвенные собрания перерастали в массовые демонстрации. В начале ноября на демонстрацию с соборной площади вышли 80 тысяч человек. А через три дня пала Берлинская стена.

ТРИДЦАТЬ ЛЕТ И ТРИ ГОДА

Кстати (об этом сейчас мало кто задумывается) процесс воссоединения Германии начался… тут хорошо бы выразиться так: «еще задолго до падения Берлинской стены». На самом деле он начался, когда Берлинской стены не было. Во второй половине 50-х годов Западной Германии была возвращена земля Саар: в начале 1957 года юридически, в середине 1959 фактически, когда в Саарбрюккене была полностью ликвидирована французская администрация. Это был пример исключительно мирного, дипломатического урегулирования территориального вопроса между двумя странами. До 1947 года территория Саара относилась к французской оккупационной зоне, затем отошла Франции. В октябре 1955 года на плебисците большинство населения Саарской области Франции высказалось за возвращение в состав Германии. Парламенты и правительства обеих стран отнюдь не проигнорировали этот акт народного волеизъявления. Что привело к заключению Люксембургского договора, по которому Саар по истечении переходного периода, продолжавшегося два с половиной года, вновь стал частью Германии (по тем временам еще не единой).

Период между 1957 и 1990 годами, эти тридцать лет и три года, стал историческим прологом немецкого единства.

РЕШАТЬ МИРОМ

Немаловажен и тот факт, что воссоединение 1990 года тоже носило исключительно мирный характер. И тоже в форме народного волеизъявления, нараставшего на фоне общего углубления кризиса социалистической системы, по обе стороны Берлинской стены. Массовые манифестации на Потсдамер Плац в Западном Берлине. Здешние вдохновенные концерты под открытым небом, музыка которых доносилась до Унтер-ден-Линден и Карл-Маркс-аллее в Восточном Берлине. Многотысячные демонстрации в восточных городах – в том же Магдебурге, где на месте их проведения сегодня можно увидеть фрагмент Берлинской стены – это отнюдь не «заблудившийся» памятник!

Жители Германии, и на востоке, и на западе, гордятся тем, что объединение было проведено не по заранее расписанному сценарию, а исключительно как народная инициатива, как глас народа – он же глас божий, – которому вынуждены были подчиниться политическая риторика и политические институции, отнюдь не при­ученные к согласованным действиям. Наоборот, приученные к противостоянию. Но даже при изначальном конфликтном настрое противоборствующих систем, расчленивших Германию, в волнах «народной стихии» не пролилась кровь, никого не затоптали, не ушибли «ненароком», не выронили из окна. Образцом мирного народного давления стало, например, освобождение политических заключенных, рассекречивание актов Штази – Министерства госбезопасности ГДР, ведшего слежку за гражданами обоих государств. Ознакомиться с «материалами на себя» смог каждый желающий – этот порядок действует до настоящего времени.

В общем, ломка старой системы оказалась почти безболезненной и непринудительной. Противостояние вело к войне – а разрешилось миром. Оказалось, что мирный потенциал в решении исторических споров мощнее конфликтного. Не надо об этом забывать.

Елена Шлегель